Начинаю представленье, начинаю песни петь. Разрешите, для начала, на хуй валенок надеть!
Я слишком много хотел бы сказать тебе. Будто прорвалась какая-то плотина.
Только что пришёл приказ на вылет. Сопровождение бомбардировщиков. Меня не покидает ощущение дежа вю.
Как тогда, под Лондоном.
Даже Манфред, даже бездонное ночное небо, отраженное в проливе, не могли отвлечь от мыслей, что скоро приедешь ты. Эта мысль внушала ужас. Я надеялся, что что-нибудь случится, спасёт меня от встречи... Я готов был остаться в вихре огня, но не смог пожертвовать жизнью Манфреда.
Потом я был почти счастлив. Почти сумел обмануть себя, уверить, что ноющая боль всего лишь свидетельство повредившейся психики, признак душевного нездоровья. Я почти не бывал на земле. Мою жизнь несли крылья Манфреда. А после Эдинбурга мы получили перевод под Париж.
Тебя эти слова разозлят и, скорее всего возможно, ранят. Но я не мог не сказать.
Манфред уже скоро полгода, как погиб; я успел проползти, прошагать, пролететь пол-Европы. И теперь вместо пролива - Дунай, а на самом краешке звёздного неба зарево над Белградом.
Сейчас, проверяя машину - моего безымянного Эмиля (я так и не свыкся с утратой, да) - перед вылетом, я вновь думаю о встрече с тобой. Как молитву, мантру или заклинание (я всё же ведьмак на один глаз, если верить местным легендам) повторяю: "Приезжай скорее!" И надеюсь всем сердцем, что не случится ничего, что сможет помешать мне увидеть тебя. Я никогда не был так одержим желанием непременно вернуться, пусть даже лучше было бы исчезнуть.
Я люблю, всегда любил тебя, Отто.
Мне кажется, я говорю слишком много и всё не о том. Только бы не слишком поздно...
Приезжай скорее! Не позволь мне успеть испугаться.